Современный французский детектив - Страница 126

126

Когда он без стука вошел к ней в номер, она стояла босая, в белых трусиках и лифчике, и старательно раскладывала у окна на двух сдвинутых вместе стульях выстиранный костюм. Она была в обычных очках с металлическими дужками, и он наконец увидел открытым все ее лицо. Сейчас оно понравилось ему еще больше. Да и тело ее было именно таким, каким он представлял его себе, — гибким и восхитительным. Она спросила, видит ли он граненую вазу, что стоит у двери в ванную комнату. Он ответил, что видит.

— Если ты немедленно не выйдешь, я разобью ее о твою башку.

Он спустился и стал ждать мисс Четыре Глаза в ресторане. Она пришла в тех самых бирюзовых брюках, которые он видел у нее в чемодане. Как и белый пуловер, они весьма откровенно облегали ее. Она снова была в своих варварских темных очках.

Есть ему не хотелось. Он смотрел, как она, сидя против него с обнаженными руками, ковыряла ложечкой ледяную дыню, и нарезал ей мясо маленькими кусочками. Она говорила медленно, и голос у нее был немножко грустный. Она руководит рекламным агентством, а сейчас едет к друзьям в Монте-Карло. Она рассказала ему какую-то путаную историю о том, как в пути ее повсюду узнавали незнакомые люди и утверждали, будто видели ее накануне. Он заметил, что она не "тыкает" ему больше.

Когда наконец до него в общих чертах дошел смысл всей этой истории, он расхохотался. И правильно сделал. Он сразу же увидел, что она благодарна ему за это.

— Вам тоже кажется это смешным, да?

— Господи, конечно. Над вами просто подшутили. Где этот ваш шофер стянул у вас фиалки?

— Не доезжая автострады на Оксер.

— Он наверняка часто ездит по автостраде № 6, и у него там повсюду знакомые. Он предупредил их по телефону, и они устроили спектакль про Мальчика-с-пальчик, только шиворот-навыворот.

— А жандарм? Вы думаете, жандарм тоже может поддаться на такую глупость?

— А если он друг или родственник хозяина станции техобслуживания? Разве этого не может быть? А потом, вы думаете, в жандармы идут от большого ума?

Она смотрела на свою забинтованную руку. У нее было такое же выражение, как тогда в кафе, когда он наблюдал за ней через стекло. Ресторан опустел.

Филипп сказал, что шутки иногда оборачиваются неприятностью, что она, наверное, сильно сопротивлялась тем, на станции техобслуживания, когда ее хотели просто напугать, и сама повредила себе руку. Или же ей стало дурно и она упала на руку.

— Я никогда в жизни не падала в обморок.

— Но это совсем не означает, что вы не можете упасть.

Она кивнула. Он видел, что ей нужно только одно — чтобы ее успокоили.

Было около часа ночи. Если они не перестанут обсуждать эту нелепую историю, они так никогда не лягут в постель. И он сказал ей: хватит, те, кто сыграл с нею эту злую шутку, были бы счастливы, если б узнали, что она до сих пор думает об этом.

— Улыбнитесь-ка лучше, я еще не видел, как вы улыбаетесь.

Она улыбнулась. Она явно старалась забыть все, что произошло с нею, но даст ли ей забыть это рука, ведь она болит? Рука, пожалуй, может оказаться серьезным препятствием. Глядя на маленькие, квадратные, ослепительно белые зубы своей спутницы — два передних слегка расходились, — Филипп осторожно спросил:

— А ваши глаза я тоже смогу увидеть? Она кивнула, но улыбка сошла с ее лица. Он протянул руку над столиком и снял с нее очки. Она не противилась, сидела не шелохнувшись, даже не прищурилась, чтобы попытаться его видеть, и глаза ее были непроницаемы, в них отражался лишь свет ламп. Смущенно, и только потому, что он понимал — нужно прервать это молчание, он спросил:

— Как я сейчас выгляжу? Она могла ответить: расплывчато, неясно, в стиле Пикассо, или, защищаясь: как типичный нахлебник, или еще что-нибудь в этом роде. Но она сказала:

— Пожалуйста, поцелуйте меня.

Он знаком попросил, чтобы она приблизила к нему свое лицо. Она повиновалась. Он нежно поцеловал ее, губы у нее были теплые, неподвижные.

Он надел ей очки. Она смотрела на скатерть. Он спросил ее, все с тем же непонятным ему смущением в голосе, сколько в ее номере ваз, которые можно разбить. В ответ, словно подтрунивая над самой собой, она лишь усмехнулась и поклялась ему тихим, изменившимся голосом, что будет послушной, "это правда, обещаю вам", потом вдруг подняла на него глаза, и он понял, что она хочет что-то сказать ему, но слова не идут с ее губ. Она сказала только, что такие вот цыгане — бретонцы-китайцы родом из Меца в ее вкусе.

В комнате, где свет лампы образовал на потолке большую звезду, Дани дала себя раздеть, обнимая его за шею правой рукой, из-за чего он никак не мог снять с нее пуловер, и он с превеликим терпением долго целовал и ласкал ее на постели, прежде чем снял его, и еще долго — прежде чем откинул простыни, и еще долго — прежде чем разделся сам, не выпуская ее из своих объятий, приподнимая ее то на одной руке, то на другой, и ее светлые волосы касались его щеки. Потом, приникнув к его плечу, она что-то шептала, и он чувствовал ее горячее дыхание, слышал, как бьется ее сердце, видел, как смыкаются в блаженстве ее ресницы.

Позже, когда он спал, положив голову на ее правую руку, она целовала его обнаженную спину, узкую и красивую. Потом, стараясь не потревожить его, погасила свет и тоже заснула. Ее не оставляло ощущение, будто она каждый час просыпалась, но, видимо, это было оттого, что она спала, прижавшись губами к его плечу и все время чувствовала его присутствие. А позже, когда было уже светло и в комнату сквозь шторы проникал голубоватый свет, она, еще не открыв глаза, почувствовала, что он смотрит на нее.

126